Русский акцент - Страница 58

– Знаешь, Боря, мы с тобой говорим на иврите примерно так, как выражались на русском языке продавцы апельсин, приехавшие из грузинской деревни.

Чтобы устранить подобный языковый дефект, Борис совершил своего рода подвиг, сделал то, что в прошлой жизни его естество категорически отрицало: он выучил свой доклад, который перевёл ему на иврит его московский земляк Марат, наизусть. Когда четверть часа, отведенные для выступления, истекли, а Борис только приблизился к половине своего изложения, председатель пленарного заседания, профессор из Техниона, который никому не давал более минуты сверх установленного времени, не глядя в зал, произнёс в микрофон:

– Продолжайте, пожалуйста, доктор Буткевич, у вас времени ровно столько, сколько потребуется для освещения всех вопросов, которые вы подготовили.

Это означало, что доклад, по крайней мере, заинтересовал как маститого профессора, так и слушателей. Когда Борис закончил, в зале установилась тишина, сравнимая с той, которая устанавливается при похоронах на кладбище. Взволнованный докладчик, вытирая носовым платком струйки обильного пота, стекающего со всех сторон, подумал:

– Ну вот, кажется, и всё, отрапортовался! Сейчас все мои идеи погребут или, ещё хуже, закопают в околонаучную яму.

Его мысли прервал шквал аплодисментов, которые не утихали несколько минут. Председатель, подняв правую руку вверх, призывая к тишине, а левой, указывая на Бориса, торжественно пробасил:

– Уважаемые коллеги! Только что вы прослушали доклад доктора Буткевича, который прозвучал на иврите с хорошо заметным русским акцентом. Однако русский акцент доносился не только из говора докладчика, он буквально прогромыхал в самом стиле доклада, подчёркивая при этом, возможно, характерный почерк русской исследовательской школы.

Выступлению профессора вторила речь председателя общества геодезистов Израиля Шмуэля Ашкенази, который без обиняков прямо заявил:

– Вы только посмотрите, коллеги! Уже больше десяти лет мы живём с утверждённой премьер министром инструкцией, и никто из нас не обратил внимания на имеющиеся там погрешности. Для этого потребовался приезд московского учёного, который, слава Всевышнему, сегодня является полноправным гражданином нашей страны.

В кулуарах конференции на перерыве, после того, как Борис ответил на многочисленные вопросы, к нему подошёл уже немолодой седой мужчина. Он, слегка смущаясь, обратился к нему:

– Извините, доктор Буткевич, я инженер-геодезист, меня зовут Бени Арад. Хочу поблагодарить вас за науку.

– Простите, Бени, – смутился Борис, – за какую ещё науку вы меня благодарите.

– В своём докладе вы в пух и прах раскритиковали мою формулу расчёта точности измерений, которую я считал незыблемой. После вашего доклада я понял, что мне просто не хватило математического аппарата, чтобы довести выражение, которое я получил, до единственно правильного, которое получили вы.

Лицо Бени Арада показалось Борису знакомым, где-то он явно видел его.

– Мне кажется, мы уже встречались, – проронил он, пристально вглядываясь в серые глаза господина Арада.

Зрительные ассоциации никогда не подводили Бориса, если кто-то когда-то запечатлелся в его памяти, то через какое-то время эти ассоциации бумерангом возвращались назад. Сегодня на это возвращение понадобилось всего три минуты, по прошествии которых он опознал в Бени Арад своего бывшего работодателя, у которого проработал всего один рабочий день.

– Бени, вы действительно, не помните меня, – непроизвольно выкрикнул Борис, – а я ведь работал у вас и вы уволили меня по причине полного, как вы изволили выразиться, незнания геодезических приборов, поверив оговору свои арабских работников.

– Вы уж простите меня великодушно, – смутился Бени, – я очень сожалею, что потерял такого работника. Но сами видите, что время меняет свои приоритеты и расставляет всё по своим местам. Вчера я, пусть по недосмотру, но, можно сказать, выгнал вас с работы, а сегодня вы стоите на несколько ступенек выше меня, если и не по социальному, то, уж точно, по инженерно-техническому статусу.

Конференция завершалась обедом в гостиничном ресторане. Борис сидел за столиком в окружении Эдуарда и двух молодых женщин, которые работали с ними в одном отделе. Одна из них, Юля Гуревич, закончила, как и Борис, московский институт инженеров геодезии. Она неоднократно напоминала ему, что хорошо помнит, как он, Борис, на втором курсе был у неё руководителем учебной геодезической практики. Самое интересное, что вторая соседка по столу, Марина Рабинович училась у Эдуарда. Мало того, так случилось, что ввиду своих чертёжных талантов, Марина вычертила Эдуарду все плакаты на защиту, красиво оформила рисунки и вписала формулы в оригинал его диссертации. Это было, пусть в недалёком, но в безвозвратно ушедшем прошлом. А сегодня два бывших университетских преподавателя сидели за ресторанным столиком с двумя своими бывшими студентками в качестве служащих одного и того же отдела израильского геодезического института. За окном в пальмовом окаймлении простиралась тель-авивская набережная, пляжные разрывы которой упирались в голубую бесконечность Средиземного моря. Взгляд Бориса умиротворённо блуждал по молочным гребням накатывающихся волн, пока вдруг не наткнулся на не очень-то и одинокий белый парус прогулочной яхты. Привкус добротного сухого вина, чуть приглушённая мелодия джазового блюза, морская идиллия из ресторанного окна и мелодичные голоса двух молодых брюнеток за столиком создавали давно забытый привкус невыдуманной романтики.