Русский акцент - Страница 41

Пока потомки незабвенных революционеров пытались вспомнить слова бессмертной советской «марсельезы», сочинённой одиозным мэтром Сергеем Михалковым, кто-то обратил внимание, что часы показывают не полночь, а только лишь Пчасов вечера. Оказывается гимн заиграли в честь Нового года, который в эту минуту наступил в Москве и международный Санта Клаус до Израиля ещё не добрался. Зато на ресторанных подмостках появился доморощенный, российских корней, свой еврейский Дед Мороз. В полном соответствии со своими корнями он уже находился в алкогольном тонусе, что, однако, в пальмово-кипарисном пространстве придавало ему деревенский шарм средней полосы России. Начал он с анекдота, который заканчивался новогодним пожеланием:

– В аэропорту «Бен – Гурион» завершает посадку лайнер израильской авиакомпании «Эль-Аль». Командир корабля обращается к пассажирам: «Прошу вас не отстёгивать привязные ремни, не вставать и не включать мобильные телефоны до полной остановки самолёта. Тех, кто остался сидеть, поздравляем с Рождеством и желаем приятного визита в нашу гостеприимную страну! Тех, кто стоит в проходе и разговаривает по мобильным телефонам, поздравляем с Ханукой, добро пожаловать домой! А тем пассажирам, кто лежит в креслах и лыка не вяжет, экипаж желает счастливого Нового Года, дорогие товарищи!»

Затем израильский Санта Клаус довольно удачно процитировал Михаила Жванецкого, начав с придуманного им объявления во всё том же международном аэропорту Бен-Гурион:

– Не думай, что ты самый умный. Здесь все евреи…

А затем озвучил ещё один афоризм знаменитого одессита, высказывание точное, ёмкое, но не в формате праздничного веселья:

– Евреи в любой стране в меньшинстве, но в каждой отрасли в большинстве. Взять шахматы – в большинстве. Взять науку – в большинстве. А среди населения – в меньшинстве. Многие не понимают, как это происходит, и начинают их бить…

– Желаю Вам, дамы и господа, – продолжал беершевский Дед Мороз, – никогда не быть битыми, впрочем, на земле, где родился Иисус Христос, Вам это не угрожает.

– Кстати, об упомянутом Иисусе, – не унимался ресторанный шут, – когда тому же Мише Жванецкому утвердительно говорили:

– Вы еврей, еврей!

Он, шутливо отмахиваясь, заключал:

– Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!

Дед Мороз посмотрел на часы и, взмахнув своим посохом, приглашая тем самым официантов разливать шампанское, надрывно завопил:

– До Нового года осталось десять минут, и чтобы поднять Вам, дорогие друзья, настроение до полуночной апогеи, предлагаю Вашему вниманию последний анекдот уходящего года: умирает старый еврей, приходит раввин, открывает большую толстую книгу и начинает читать над ним молитву.

– Ребе, – говорит старик, – а ведь мы учились с вами в одном классе.

– Да, да. Но не надо сейчас об этом. Подумай лучше о своей душе.

– А помните, ребе, у нас в классе училась Сара?

– Да, но не будем сейчас об этом.

– А помните, ребе, эта Сара была такая эффектная?

– Помню, но подумай лучше о душе, о жизни загробной.

– Так вот, ребе, один раз я её уговорил, и мы пошли на сеновал, но там было слишком мягко, и ничего не получилось.

– К чему сейчас эти греховные мысли?

– Так вот, ребе, я думаю: вот если бы тогда положить Сарочке под её задние полушария эту вашу толстую книгу!

– Таким образом, дорогие друзья, – завершал свой конферанс Дед Мороз, – желаю Вам в Новом году толстых книг, ведь говорят, что евреи – народ Книги, будьте здоровы и благополучны!

Малая и большая стрелки ресторанных часов слились на цифре двенадцать. Не было мажорного боя кремлёвских курантов, на экране телевизора не мельтешило лицо генерального секретаря с заученным поздравлением советскому народу, только крики многократного русского «Ура!» шумного еврейского люда приглушали порывы сухого и тёплого ветра из негевской пустыни, залетающего в раскрытые ресторанные окна. Не успели друзья пригубить шампанское, как неуёмный доктор-реаниматор Семён, весело ухмыляясь, воскликнул:

– Ну а теперь предлагаю худшей части нашего столика замечательный коктейль, который в ленинградских барах наливали из под полы по большому знакомству. Называется он «Белый медведь». Обещаю вам быстрый, благородный и устойчивый алкогольный синдром на всю новогоднюю ночь.

С этими словами Семён сдвинул розовые фужеры мужчин и налил в них в равной пропорции еврейскую водку «Голд» (переводится как золото) и серебристое шампанское. Борис, вспомнив венгерскую «Палинку» из предыдущей встречи с врачами, решил отнестись к медвежьему напитку с осторожностью. Однако, заметив, что все мужики без признаков особого недовольства, уже осушили содержимое своих бокалов, решил всё-таки очередной раз искусить судьбу. И она, эта судьба, не замедлила тут же отозваться. Напиток оказался приятным на вкус, оказалось, что искринки шампанского плавают не только в бокале, они проникли глубоко в нутро и буквально через несколько минут, зацепившись, очевидно, за нервные рецепторы, вызвали в головном мозге гамму непередаваемых эмоций.

Доктор Семён оказался прав, указанный им синдром возымел действие практически мгновенно. Не успел Борис, как следует разобраться в своих ощущениях, как эти самые ощущения повергли его в глубокое смятение. Боковым зрением он вдруг заметил на ресторанной эстраде полураздетую высокую блондинку, которая под звуки популярной детсадовской песни «В лесу родилась ёлочка» уже практически завершала своё оголение, стягивая с себя атласные розовые трусики. Борис не верил своим глазам, его зацепило не столько само стриптизное зрелище, сколько сам факт его свершения. Сначала ему показалось, что это срабатывает обещанный ленинградским реаниматором алкогольный синдром с вытекающими из него эротическими галлюцинациями. Но когда полностью обнажённая красавица соскочила с эстрады и начала своё дефиле по ресторанному залу и, наконец, подошла к столику, за которым сидел Борис, не замедлив при этом прижаться своими упругими грудями к его лицу, он растерянно вскочил со своего стула и выбежал на улицу. Борис не родился на известной площади Пигаль в Париже, никогда не бывал в квартале «Красных фонарей» в Амстердаме, а в белокаменной столице советской империи стриптизов никогда не показывали. Поэтому Борис не понимал, как он должен был отнестись к произошедшему: то ли как к омерзительному зрелищу вечно загнивающего капитализма или же как к своего рода специфическому искусству, преподносящего красоту женского тела. Первое резюме, исходящее из пропитанных «Белым медведем» мозговых извилин Бориса, навязчиво указывало на то, что омерзительным назвать это зрелище было ну никак нельзя. Пока он, закурив сигарету, раздумывал, что же ему делать со всем этим, откуда – то сбоку послышался певучий женский голосок, просящий у него сигарету. Борис обернулся и увидел ту самую стриптизёршу, которая четверть часа назад прикоснулась к нему эрогенными частями своего тела. Борис угостил её сигаретой: при свете зажигалки, которой он чиркнул, перед ним высветилось насколько красивое, настолько же простое и усталое лицо обыкновенной русской женщины из какой-нибудь Вологодской губернии. Они молча курили, поглядывая друг на друга. Самодеятельная актриса ню-жанра, жадно затягиваясь сигаретой, неожиданно, не глядя в глаза Борису, произнесла: