Русский акцент - Страница 139

139

Когда они вышли из ресторана, ублаготворённый Борис, посмеиваясь про себя, выпалил Алине:

– Ну, девушка, спасла ты меня от финансового краха. Не ожидал от тебя! Не думал, не гадал, что в твоей польско-армянской душе произрастают такие еврейские торговые способности.

– Да я и сама не предполагала, – смутилась Алина, – это, наверное, чудотворное воздействие твоего французского коньяка.

– А может, Алина, бросишь ты свою рутинную переводческую работу, – продолжал смеяться Борис, – и откроешь в своей безмятежной и тихой Швейцарии ресторанчик, похожий на тот, из которого мы только что вышли.

– Борис, ты со своим рестораном, кажется, решил всё-таки приблизить моё бабье лето, – отмахивалась от него Алина.

– Я когда-то был у вас в Швейцарии в альпийской деревушке Церматт, – вдруг вспомнил Борис. – Потрясающее впечатление. Никогда не забуду, как мы с женой сидели там, в уютном кафе, из которого открывался просто фантастический вид на пирамидальную гору Маттерхорн. Вот там в самый раз и открыть еврейский ресторанчик. Поверь, от посетителей отбоя не будет.

– Чудненько! – неожиданно быстро согласилась Алина, – только при непременном условии, что вы, доктор Буткевич, будете моим партнёром по этому заманчивому бизнесу.

Бориса такая перспектива не очень прельщала, он перестал улыбаться и замолчал. Алина, почувствовав перемену в настроении, взяла его под руку и указала на зелёный холм, неожиданно выступивший перед ними через прорехи окружающих его домов. Она менторским тоном заправского гида отчеканила:

– Это, Борис, конечно, не швейцарский красавец, четырёхтысячник Маттерхорн, его высота всего 413 метров, но есть в нём своё очарование. Называется он Высокий Замок. Мы сейчас совершим восхождение на его вершину, на которой оборудована смотровая площадка. С неё открывается великолепная панорама на древний город. Там, можно сделать прекрасные фотографии с тем, чтобы навсегда запомнить седой Львов и молодую красивую женщину Алину на его фоне.

Не очень крутой подъём по, вьющейся вокруг горы, серпантинной тропе занял не более четверти часа. В награду со всех сторон 360-градусного диска вершинного плато открылся обзор на сказочный город, названный ещё в 13 веке князем Данилой Галицким в честь своего сына Льва. Весенний воздух был наполнен сладким запахом прелого валежника и благоухающим ароматом только что распустившейся сирени. Сквозь россыпь ватных облаков просвечивались розоватые блики подступающей вечерней зорьки. Всё это вместе взятое создавало какую-то неописуемую благодать. Давно уже Борис не чувствовал себя так возвышенно и романтично. Похоже, что, окутавшая Бориса благостная нирвана, невольно передалась и Алине. После спуска они присели на парковую скамейку. Алина, против обыкновения своего, притихла, положив голову на плечо Бориса. Несколько минут молчания под сенью, распустившихся уже, белых свечек векового каштана показались Борису вечностью. Короткое затишье нарушила Алина. Призывно заглядывая ему глаза, она кротко попросила:

– Боря, пожалуйста, обними меня, если можно, покрепче, а то мне что-то зябко стало.

Заходящее солнце своим нижним краем уже коснулось горизонта, а из-за соседней Княжьей горы, и в самом деле, подул холодный ветерок. Притихшая Алина на секунду отпрянула от плеча Бориса и, не без едва уловимого кокетства, спросила:

– Боря, скажи мне откровенно. Я тебе, действительно, не нравлюсь или ты просто прикидываешься холодным и неприступным мужиком.

Если бы в этот момент парковая скамейка, на которой сидели они, перенеслась бы на театральные подмостки, то возникшую паузу режиссёр назвал бы не иначе, как немой сценой. Борис молчал. Его безмолвствие, как и подобает в подобных сценах, получилось затяжным. Алина, сама того не подозревая, ударила его ниже пояса, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В прямом потому, что, несмотря на свою докторскую степень, она была женщиной сексапильной, которая возбуждала мужчин помимо их воли и сознания. Переносный смысл трактовался ещё сложнее, который Борис не мог объяснить даже самому себе. С одной стороны он внутренне соглашался, что такие женщины, как Алина, просто не могут, да, и по правде говоря, просто не имеют права не нравиться. Это, может быть, о них незабвенный Бендер говорил – «мечта поэта». Борис не был поэтом и, тем более, мечтателем. Он считал себя более чем прагматичным человеком. Тем не менее, Алина являлась конгломератом не только красоты и женского очарования, а и талантливого, во многих ипостасях, человека. Конечно же, на прямой вопрос Алины он просто обязан был ответить:

– Да, конечно, милая моя, ты мне очень нравишься!

Но Борис не сказал этого и продолжал молчать потому, что, с другой стороны, он боялся Алину, как боятся прикосновения к ярко пылающему костру, от которого можно получить ожог. Он чувствовал, что она неравнодушна к нему, что она, называя вещи своими именами, хочет затащить его в свою постель. Как там ни крути, по половой принадлежности Борис являлся мужиком, каковым его и обозвала Алина. Кому-кому, а себе лично Борис мог бы и признаться, что совсем не против провести последнюю украинскую ночь в номере у Алины. Больше того, он даже желает этого, отдавая себе отчёт в том, что эта ночь может стать просто незабываемой. Но именно этого Борис боялся просто панически. Он помнил и хотел помнить в дальнейшем только одну женщину, которая является матерью его детей, свою ненаглядную Татьяну, которую любил даже не в самый подходящий для этого момент. Всё-таки истинным кредом Бориса как учёного являлся аналитический разбор ситуации. Эта самая аналитика напоминала ему «золотое правило механики»: «выигрываешь в силе, проигрываешь в расстоянии и наоборот». В данной ситуации Борис не хотел как выигрывать, так и проигрывать. Тем самым мысленный разбор полётов был закончен.

139