Декан собрался было перебить Бориса, но того, как всегда бывает в экстремальных ситуациях, остановить уже было невозможно. Он распалялся всё больше и больше и уже не говорил, а почти кричал:
– И не моя вина, господин декан, что ваш колледж принимает на учёбу студентов, которые не знают элементарных школьных формул и теорем. Мне приходится тратить половину лекционного времени на объяснение того, что они должны были знать ещё, когда учились в восьмом или девятом классе. Что прикажете с этим делать? Курс, который я читаю, полностью зиждется на математике, которую большинство из них не знают, Как их приняли в колледж, я не знаю и не хочу знать, это уже ваша забота, господин декан.
Декан хотел было что-то возразить ему, но в последний момент недовольно поморщился и решил отделаться молчанием. Борис тем временем продолжал высказываться на заданную тему. Он яростно заявил:
– А хотите, господин декан, я скажу вам, кто написал эту кляузу на меня: это, без всякого сомнения, Рахель Мирман.
Борис не ошибся, это была именно она. Не очень миловидная женщина, кибуцница, в возрасте 35 лет (как минимум на 10 лет старше остальных студентов), довольно толковая и эрудированная, обладатель первой академической степени бакалавра по ландшафтной архитектуре, безукоризненно знающая все разделы как элементарной, так и высшей математики.
Декан в знак согласия кивнул головой. А Борис в очередной раз, не позволяя ему вступить в беседу, приглушённо сказал:
– У меня в аудитории сидят 55 студентов, Ну никак не могу я, господин декан, при чтении своей лекции ориентироваться на многоуважаемую госпожу Мирман с тем, чтобы остальные 54 человека сидели с полным непониманием того, что я им объясняю.
Декан, наконец-то, бесцеремонно прервал Бориса и довёл до его сведения, что он никоим образом не намерен увольнять Бориса, но при этом заявил:
– Вы понимаете, доктор Буткевич, при всём том, что вы мне объяснили, хочу обратить ваше внимание, что наш колледж является одним из лучших инженерных колледжей Израиля. Поэтому, настоятельно призываю вас читать всё-таки ваши лекции на университетском уровне, надеюсь, вы меня поняли.
– Ну, если призываете, – философски заметил Борис, – так тому и быть. Поверьте, что так для меня даже легче, чем растолковывать, вдалбливать и разжёвывать.
На очередную лекцию всегда приветливый и доброжелательный Борис вошёл с мрачной и угрюмой маской на лице. Без всяких предисловий он сердито сообщил студентам:
– Я прошу вас сосредоточиться, сегодняшнюю лекцию, как, впрочем, и все последующие я буду читать вам так, как их преподносят в университетах. Вопросов во время лекции не задавать, непонятные вопросы не обсуждать, возражения не принимаются, не шуметь, не роптать, жаловаться можно только декану, как это на днях очень мило совершила одна их ваших коллег.
Борис краем глаза заметил, как Рахель Мирман, опустив голову, закрыла своё лицо руками. Но в данный момент её реакция уже меньше всего интересовала Бориса. Лекционный материал был более чем сложным, и он полностью сосредоточился на его изложении. Речь шла о непростом математическом переходе от сферических координат к прямоугольным. За полтора часа лекции Борис не менее семи-восьми раз вытирал трёхметровую по длине доску с тем, чтобы продолжить вывод необходимых формул. Сначала аудитория погрузилась в непривычную, несколько настораживающую, тишину, которой иначе, как затишьем перед бурей, не назовёшь. Предвестником бури явился недовольный ропот студентов, который постепенно перерастал в несмолкаемый гул, прерываемый шквалом недовольных выкриков студентов. Возмущение аудитории сводилось к всеобщему тезису: никто ничто, написанное на доске, не понимает. Борис усилием воли заставил себя не обращать даже малейшего внимания на все эти выкрики. Лишь один раз он оторвал крошащийся от напряжения мел от доски и, повернувшись к жалобщице на него, спросил:
– Я прошу прощения, госпожа Мирман, но не будете ли вы так любезны, пояснить мне, почему геодезические линии, образующие треугольник на эллипсоиде, изобразятся в виде кривых, обращённых выпуклостью от оси абсцисс?
Умная Рахель Мирман не знала ответа на этот вопрос, несмотря на то, что он полностью базировался на предыдущем объяснении Бориса, которое она должна была принять к сведению. Но университетская быстроходность, проводимой Борисом, лекции не оставляла ей никаких шансов понять излагаемое и тем более ответить на заковыристый вопрос. Поэтому, она, сгорая от стыда, не нашла ничего лучшего как подняться со своего места и с невероятной скоростью покинуть аудиторию. Несмотря на то, что посещение занятий в Израиле является обязательным для всех студентов, к концу лекции у Бориса в аудитории сидело всего несколько самых выносливых слушателей.
Как и следовало ожидать, происшедшее имело своё продолжение в кабинете у декана, куда Борис был снова приглашён через несколько дней. Лицо декана не выражало ничего, кроме растерянности и озабоченности. Он как-то криво улыбнулся и нарочито вежливо произнёс:
– Я должен извиниться перед вами, доктор Буткевич, за то, что просил вас перейти на, недоступный для наших студентов, университетский стиль преподавания. Перед этим у меня была одна жалоба, а сегодня – более пятидесяти. Похоже, что русская методика преподавания сильнее израильской. Продолжайте работать так, как считаете нужным. Удачи, и ещё раз извините!
Жизнь, тем не менее, продолжалась, а года, составляющие это житиё, в, пока ещё незаметной, своей спешке изобиловали текущими мелкими инцидентами, событиями и явлениями. Одним из таких событий в институте, где трудился Борис, был очередной визит министра строительства. Именно по этому поводу его и вызывал генеральный директор, так, по крайней мере, сообщила ему секретарша. Борис не понимал, какое отношение он имел к высокопоставленному чиновнику правительства Израиля. Но генеральный директор Ицхак Пелед разбирался в этом вопросе гораздо лучше Бориса.