Русский акцент - Страница 110

110

– Да вам ничего не стоит исправить поставленную мне оценку на положительную.

– Послушайте, меня, милейший, – резко оборвал его Борис, – даже, если бы я очень захотел исправить вам оценку, которая как в компьютерном, так и в бумажном виде фигурирует во всех документах, это невозможно сделать.

– Как это невозможно, – хитровато улыбнулся Шимон, – в нашем деле ничего невозможного нет. Вы забыли, что по существующим правилам студент может подать апелляцию на полученную оценку.

В его словах была весомая доля правды. Дело в том, что в Израиле в отличие, от приказавшего уже долго жить, СССР, где преподаватель был всегда прав, студент имел полное право обжаловать оценку, выставленную ему на экзамене. Здесь не следует забывать, что экзамен письменный и все замечания преподавателя – прозрачны. Учителя не инопланетяне, которые свалились с неба, а обычные люди, которые имеют право на ошибку и иногда эту ошибку допускают. Другими словами, если студенту удаётся доказать, что преподаватель не прав, то последнему не остаётся ничего иного, как исправить, поставленную ранее, оценку. И это признаётся вполне легитимным действием. Борис, тронув Шимона за плечо, осторожно спросил:

– Вы полагаете, что я неправильно выставил вам оценку?

– Да нет, что вы, всё правильно, – усмехнулся он, – просто я подам апелляцию, а вы поставите мне 56 (проходная оценка), сделав вид, что ошиблись при проверке.

До Бориса не сразу дошёл смысл того, что предлагал ему Шимон. По сути дела это был самый настоящий подлог, а, если называть вещи своими именами, то такой подлог называется служебным преступлением. Приняв паузу в разговоре за колебания Бориса, Шимон, чтобы укрепить своё предложение, приблизился к нему и что-то запихнул в нагрудный карман его рубашки. Прошло несколько секунд, прежде чем обескураженный Борис обнаружил в своём кармане ассигнацию в пятьдесят шекелей, что равнялось примерно 15 долларам. Первая мысль, которая молнией пронеслась в голове у Бориса, была:

– Да, к сожалению, за взятку в особо крупных размерах этого молодчика в тюрьму не посадишь.

Потом в глубине души мелькнула сентенция, которая вторила ему:

– Что же это за безобразие такое происходит? Вроде бы это не сон, а реалия. И это в то время, когда ему постоянно твердят, что в университетах Израиля полностью отсутствует мздоимство.

В московский период своего сеяния доброго и разумного Борис вспомнил только один случай, когда какой-то студент заочник хотел задобрить его перед экзаменом бутылкой коньяка. И сделал он это не напрямую, а через кафедральную лаборантку. Пришлось тогда послать нерадивую лаборантку вместе с заочником в очень уж отдалённые места. А здесь, понимаешь, стыд и позор, тебе нагло суют денежную купюру прямо в карман. Прошло несколько мгновений, прежде чем Борис пришёл в исходное состояние. Но это состояние, уже не являлось отправным, и, поэтому, Борис дал полную волю раздражению и гневу. Может потому, что не знал крепких ругательств на иврите, а может от нахлынувшего бешенства просто забыл, где находится, он разразился крепкой бранью, которую вряд ли можно было назвать цензурной, на русском языке. Да и, по правде говоря, не похоже, что с русской ненормативной лексикой могли бы конкурировать ругательства на любом другом языке.

Перед ним стоял бледный и огорошенный студент, который, не понимая слов, с реактивной скоростью вылетающих изо рта Бориса, со стопроцентной вероятностью догадывался, что они означают. Последнее, что выкрикнул Борис уже на иврите, были слова:

– Благодарите бога, что я не передаю то, что вы сделали, в полицию. Но, я непременно напишу письмо вашему отцу, в котором красочно опишу ваш подсудный проступок. Пускай он решает, выгонять сына-преступника из дому за плохую учёбу или за совершённый им криминал.

Через неделю Бориса вызвал декан. По простоте душевной он подумал, что причиной предстоящей аудиенции у главы факультета стала просочившаяся информации о попытке вручения ему пресловутой взятки. Причина крылась, однако, совсем в другом. Вид у декана был достаточно суровый, и он незамедлительно приступил к делу проговоренной тирадой:

– Я то думал, доктор Буткевич, что вы квалифицированный преподаватель, но, видимо, ошибался. Тут на вас поступила жалоба от одной студентки и, на мой взгляд, достаточно аргументированная.

– Чёрт знает что, – подумал Борис, – то взятку пытаются всунуть, то жалобы пишут. Ничего, даже близко похожего на это, в Москве не происходило. Чтобы там студент жаловался на преподавателя, просто «нонсенс» какой-то, иначе и не назовёшь.

Декан, уловив замешательство на лице Бориса, продолжил:

– Видите ли, доктор Буткевич, эта студентка пишет, что вы читаете лекции на упрощённом, чтобы не сказать, примитивном уровне. Позволяете себе избегать сложных формул, и ваша трактовка излагаемого материала напоминает ей разжёвывание элементарных вещей в начальной школе.

Борис даже в страшном сне не смог бы предположить, что кто-то пожалуется на него по причине того, что он изо всех сил старается доходчиво объяснять студентам непростой для них материал. В приличных заведениях за это, если и не возносили на пьедестал, то, по крайней мере, хвалили. А тут, понимаешь, целое дело шьют. Он, гневно сверкнув глазами, чуть повысив голос, выдавил из себя:

– Думаю, я не ошибусь, господин декан, если напомню вам, что основной целью любой учебной лекции и любого практического занятия является донести до студента знания. Я полагаю, что у каждого лектора имеется своя методика доставки этого знания студентам. Если вам или ещё кому-либо не нравится, что конечная цель моих лекций выполняется, и студенты в полной мере, с полным пониманием получают то, что предписано программой курса, можете меня уволить. С меня не убудет, я работаю начальником крупного инженерного отдела в большом институте и буду продолжать эту работу.

110